Газета «Новости медицины и фармации» 13 (628) 2017
Вернуться к номеру
Проблема жизни и смерти. Эвтаназия: убийство или милосердие?
Авторы: Бобров О.Е., д.м.н., профессор, г. Киев, Украина
Разделы: Справочник специалиста
Версия для печати
От редакции. В № 10 (622), 2017 нашей газеты была опубликована статья «Паллиативная помощь и эвтаназия: медико-социальные, этические, правовые аспекты», авторы член-корр. НАМН Украины, д.м.н., профессор Губский Ю.И., к.м.н., доцент Царенко А.В. В этом номере мы продолжаем тему. Своими взглядами с нами делится д.м.н., профессор Бобров О.Е. Приглашаем вас продолжить обсуждение этой актуальной темы на страницах нашей любимой газеты. Ждем ваших откликов.
Что есть жизнь? Случайная репликация молекулы ДНК, возникшая из космического хаоса, или предначертанное свыше по воле Творца временное помещение бессмертной души в тленную телесную оболочку?
Что есть смерть? Возврат материи в мир минералов — «все в землю ляжем, все прахом будем», или необходимый шаг перед Божьим судом?
Кто и при каких обстоятельствах вправе распоряжаться жизнью и смертью?
Эти вопросы вечные. До сих пор на них нет ответа, который устраивал бы всех. Они и сегодня занимают значительное место в искусстве и религии, в философской, исторической, этической, медицинской и других науках. Кроме того, даже прикосновение к проблеме жизни и смерти выступает квинтэссенцией чувств и эмоций индивидуума.
Смерть и жизнь — понятия многоаспектные. Они выступают как вечная проблема человеческого существования, которая имеет биологические, социально-культурные и мировоззренческие измерения. Смерть всегда сопровождает жизнь, а ценность жизни осознается лишь на фоне смерти. Не было бы смерти — мы не могли бы говорить и о жизни. В общечеловеческом аспекте проблема смерти весьма значима. Это обусловлено тем, что понимание временного земного существования каждого человека выступает фундаментальной мировоззренческой основой для личностного самоопределения, осмысления целей и ценностей бытия, смысла жизни. Смерть — величайшая из тайн, таинство, которое не минует ни одно живое существо. Она выступает как конец, финал жизни, как отрицание наивысшей ценности.
Невозможно найти человека, который никогда не обращался бы к проблеме жизни и смерти, рано или поздно не задумывался о смысле своего бытия, предстоящей смерти, ее неотвратимости, конечности своего существования. Ведь смерть — это фактическая очевидность, которая поражает и ошеломляет при каждом столкновении с ней. Человек — единственное живое существо на Земле, которое осознает свою смертность и делает ее предметом своих глубоких размышлений.
Проблема жизни и смерти на протяжении многовековой мировой истории человечества волновала и приковывала к себе внимание выдающихся мыслителей, которые пытались понять и постигнуть тайну человеческого бытия, дать ответ на извечные вопросы: что такое жизнь и смерть? Каждая историческая эпоха, вырабатывая определенную систему философских ценностей и традиций, в которой прослеживается отношение к вопросу жизни и смерти, апеллирует прежде всего к разуму человека, используя в этом поиске весь предшествующий опыт человечества.
В философии смерть человека раскрывается не столько как природный, сколько как социальный феномен. Учитывая многоплановость и многоаспектность проблемы жизни и смерти, рассмотрим лишь ее некоторые фрагменты из истории мировой философской мысли. Непосредственную причастность философии к осмыслению данной проблемы отмечали Пифагор, Сократ, Платон, Аристотель, Эпикур, Л. Кар, Л. Сенека, Марк Аврелий, Блаженный Августин, М. Монтень, Б. Паскаль, А. Шопенгауэр, Ф. Ницше, Л.Н. Толстой, З. Фрейд, К. Юнг, М. Хайдеггер, Э. Фромм и другие. А. Шопенгауэр утверждал, что «люди не стали бы философствовать, если не было бы смерти».
В истории философской и социальной мысли проблема жизни и смерти не рассматривалась однозначно и менялась от эпохи к эпохе. В одних философских теориях смерть видится как зло, поскольку отнимает у человека жизнь, величайшая трагедия человечества. Страх смерти всегда преследует людей. В других философских учениях страх смерти в основном отсутствует. Смерть не вызывает у людей паники и даже представляется высшим благом. Такое отношение к смерти объясняется тем, что индивидуальное бытие еще не выделяется из родоплеменного, коллективного. Так, в древних культурах (египетской, вавилонской, индийской, китайской, греческой) смерть не рассматривалась как личная трагедия. Смерть — это завершение земного или одного телесного цикла, она не выступает как неминуемое зло, не противопоставляется жизни. Смерть и жизнь равноценны. Смерть, как и жизнь, — только один шаг в нашем непрерывном развитии. Смерть выступает счастьем для умирающего человека, освобождением от страданий.
Христианское понимание смысла смерти также исходит из ветхозаветного положения «день смерти лучше дня рождения» и новозаветной заповеди Христа «я имею ключи от ада и смерти». Богочеловеческая сущность христианства проявляется в том, что бессмертие личности как целостного существа мыслимо только через воскресение. Путь к нему открыт искупительной жертвой Христа через крест и воскресение. Это сфера тайны и чуда, ибо человек выводится из сферы действия природно-космических сил и стихий и ставится как личность лицом к лицу с Богом, который тоже есть личность.
Таким образом, целью жизни человека является обожение, движение к жизни вечной. Без осознания этого земная жизнь превращается в сон, пустую и праздную мечту, мыльный пузырь. В сущности, она есть только приготовление к жизни вечной, которая не за горами для каждого. Поэтому и сказано в Евангелии: «Будьте готовы: ибо, в который час не думаете, придет сын Человеческий». Чтобы жизнь не превратилась «в пустую и глупую шутку», необходимо всегда помнить о смертном часе. Это не трагедия, а переход в мир иной, где уже обитают мириады душ, добрых и злых, и где каждая новая входит на радость или муку. По образному выражению одного из нравственных иерархов: «Умирающий человек — заходящее светило, заря которого уже блещет над другим миром». Смерть разрушает не тело, а тленность его, и поэтому она не конец, а начало жизни вечной.
Вспомним образ Агасфера, Вечного Жида, который был наказан Христом за то, что, когда изнемогающий под тяжестью креста Иисус шел на Голгофу и захотел отдохнуть, стоявший среди других Агасфер сказал: «Иди, иди», за что и был покаран — ему навсегда было отказано в покое могилы. Из века в век обречен он скитаться по миру, дожидаясь второго пришествия Христа, который один может лишить его постылого бессмертия. Ему нет покоя, он ищет смерти, но она ему недоступна. И в этом его трагедия. В бессмертии Агасфера — смысл Божьего наказания.
Нередко в древних культурах желание смерти выступает как высшая степень бытия. Самоубийство в некоторых религиозных и философских учениях имело моральное оправдание. Египетская и тибетская книги мертвых не только описывают процесс умирания, но и выступают своеобразным «самоучителем» для подготовки к смерти. Эти древнейшие литературные памятники учат относиться к смерти спокойно, осознанно, без тени страха.
За небольшими исключениями у всех времен и народов высказывания о жизни достаточно негативны. «Жизнь — страдание» (Будда, Шопенгауэр А. и др.); «жизнь — сон» (Веды, Платон, Лабрюйер, Паскаль Б.); «жизнь — бездна зла» (древнеегипетский текст «Разговор человека со своим духом»), «и возненавидел я жизнь потому, что противны стали мне дела, которые делаются под солнцем, ибо все — суета и томление духа» (Экклезиаст); «человеческая жизнь жалка» (Сенека); «жизнь — борьба и странствие по чужбине» (Марк Аврелий); «все пепел, призрак, тень и дым» (Иоанн Дамаскин); «жизнь однозвучна, зрелище уныло» (Петрарка); «жизнь — это повесть глупца, рассказанная идиотом, полная шума и ярости, но лишенная смысла» (Шекспир В.); «жизнь человеческая не что иное, как постоянная иллюзия» (Паскаль Б.); «вся жизнь — лишь цена обманчивых надежд» (Дидро Д.); «моя жизнь — вечная ночь… что такое жизнь, как не вечное безумие?» (Кьеркегор С.); «вся человеческая жизнь глубоко погружена в неправду» (Ницше Ф.).
Об этом же говорят пословицы и поговорки разных народов типа «Жизнь — копейка». Ортега-и-Гассет определял человека не как тело и не как дух, а как «специфически человеческую драму». Действительно, в этом смысле жизнь каждого человека драматична и трагична: как бы удачно не складывалась жизнь, как бы она не была длительна — конец ее неизбежен.
Античные греки воспитывали в себе презрение к смерти, учились превозмогать страх небытия путем концентрации духа, усилением мысли. (Подобные взгляды были присущи и нашим далеким предкам.) В Древней Греции одной из попыток преодолеть страх смерти и дать ей философское истолкование было учение Сократа, который, согласно Платону, считал, что «…те, кто подлинно предан философии, заняты по сути вещей только одним умиранием и смертью».
По Сократу, страх перед смертью преодолевается разумом на путях философии, то есть «человек, который посвятил жизнь философии перед смертью, полон бодрости и надежды обрести за могилой величайшие блага». Сократ развивает идею о бессмертии души. Смерть мыслится Сократом как отделение вечно живой души от смертного тела. Сократ исходит из того, что философские размышления, которые нравственно очищают человека, убеждают его в бессмертии души и освобождают от страха смерти.
Идеи Сократа о бессмертии души разделяет его ученик Платон. Платон развивает теорию переселения душ. По Платону, после смерти тела душа отделяется от него, освобождается из темницы, где она пребывала в земной жизни, чтобы затем — в зависимости от того, насколько праведную и добродетельную жизнь вела она в земном мире, — вновь вселиться в какое-то другое тело. В диалоге «Федон» Платон приводит четыре доказательства бессмертия души, исходя из учения о мире идей, которым и принадлежит душа. Вызывает интерес высказывание Платона о смерти. «Бояться смерти, — писал Платон, — это не что иное как приписывать мудрость, которой не обладаешь, то есть вообразить, будто знаешь то, чего не знаешь. Ведь никто не знает ни того, что такое смерть, ни даже того, не есть ли она для человека величайшее из благ. Между тем ее боятся, словно знают наверное, что она величайшее из зол. Но не самое ли позорное невежество воображать, будто знаешь то, чего не знаешь». Окончательное освобождение человеку дает только смерть. Философия превращается у Платона в подготовку к смерти и умение умирать, она освобождает нас от страстей и желаний, от зла и пороков (Богомолов А.С., 1985).
Аристотель приходит к выводу, что в человеке бессмертен только его разум, который после смерти сливается с вселенским разумом. Он дал определение смерти через ее противоположность. «Смерть, — писал Аристотель, — есть определенное уничтожение и противо–положность жизни. Стало быть, жизнь есть возникновение и жить — значит, возникать» (Аристотель, 1976).
Учение Сократа, Платона и Аристотеля о бессмертии души в какой-то мере смягчает трагизм смерти и бытия человека. Древнегреческие мыслители в своих трудах стремились в той или иной форме преодолеть традиционные представления мифологии относительно понимания смерти.
Древнегреческий философ Эпикур и древнеримский философ Лукреций Кар отвергали учение о бессмертии души, стремились освободить человека от страха перед смертью и загробной жизни. Эпикур убеждал, что страх перед смертью неоправдан: «Приучай себя к мысли, что смерть не имеет к нам никакого отношения. Когда мы существуем, смерть еще не присутствует, а когда смерть присутствует, тогда мы не существуем». По Эпикуру, смерть невозможно прочувствовать, так как душа со смертью распадается на атомы и, следовательно, человеку уже все безразлично, он ничего не чувствует. У Эпикура жизнь, а не смерть является величайшим благом, которым следует всегда дорожить, и следует стремиться прожить жизнь достойно.
Лукреций Кар в своей философской поэме «О природе вещей» также говорил о том, что смерти не надо бояться, ибо она выступает как удел не только всякого существа, но и самой жизни, Вселенной в целом. Философские взгляды Эпикура и Лукреция Кара относительно проблемы жизни и смерти совпадают.
Несмотря на то, что по своему содержанию учение Сократа, Платона, Аристотеля и учение Эпикура противоположны, их объединяет греческий рационализм в самом подходе к факту смерти: опору для человека в час смерти греческая философия ищет или в вечности (учение о бессмертии души и ее переселении), или же в сознании роковой неизбежности самого бытия.
Римские стоики (Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий, Цицерон) рассматривали философию как искусство правильной жизни и смерти (умирания). Сенека стремился выработать презрение к смерти, обращаясь к чувству человеческого достоинства. По Сенеке, страх смерти выступает как обратная сторона любви к жизни. По его мнению, только философскими размышлениями можно подавить окончательно страх смерти: «сама смерть не добро и не зло», «презирать смерть больше должно, чем принято» (Сенека, 1986).
Пессимизм и обреченность прослеживаются в философии римского императора Марка Аврелия. Чувство полной беспомощности, ничтожества и покинутости человека, доходящей до совершенного отчаяния и безвыходности, характерно для его мировоззрения. Смерть у него предстает как слияние человеческого духа с бессмертным мировым разумом. «Самое главное, чтобы человек безропотно ждал смерти, — писал Марк Аврелий в философской работе «Размышления», — как простого разложения тех элементов, из которых он состоит. Ведь последнее согласно с природой, а то, что согласно с природой, не может быть дурным» (Таранов П., 1999).
Другой представитель римского стоицизма, раб по происхождению, Эпиктет призывает бороться не со смертью, а со страхом смерти. По Эпиктету, смерть — это не благо и не зло. Человек волен либо бояться смерти, либо презирать ее, либо быть к ней равнодушным. Учиться смерти — это значит путем размышлений выработать у себя такую установку, чтобы в любой момент спокойно, хладнокровно принять без тени страха свою смерть.
В философии стоицизма был сформулирован принцип mеmento mori (от лат. — помни о смерти), предлагающий поступать всегда так, будто дело, которое человек делает, или слово, которое им произносится, является последним из тех, что ему вообще дано совершить. Этот принцип не столько обращен к смерти, сколько к небеспредельности жизни, ее конечности. Он побуждает людей не совершать дурных, постыдных поступков, исправить которые в результате смерти будет уже невозможно. Стоицизм исходил из того, что надо бояться не смерти, а недобродетельной жизни.
По-другому смерть оценивается в тех культурах и философских традициях, где индивид получает определенную автономию бытия и утверждается сознание самоценности и уникальности человеческой жизни. В этих условиях смерть рассматривается как трагедия, величайшее зло, а земное бытие выступает как высшая ценность. Отсюда мировоззренческое стремление к преодолению чувства безысходности, конечности земного бытия отдельного человека, возникают религиозные и философские учения с идеями бессмертности души, спасения и воскресения (иудаизм, христианство) (Вилков В.Ю. и соавт., 2001).
Отношение к смерти является ключевым звеном всех религий. Следует подчеркнуть, что в раннем Средневековье смерть воспринималась как естественное явление и не вызывала у людей ужаса и страха, как в другие исторические эпохи. Христианская религия рассматривает смерть как недоступное разуму таинство, смерть наказывает людей за их земные грехи.
Августин Блаженный, христианский богослов и философ-мистик, видел в смерти «милейшего врага», готового истребить всех людей. «Куда не обращал я взор свой, — писал он, — везде представлялась мне смерть. И отчизна стала для меня в тягости и дом отеческий — дивным несчастием». Смерть — зло лишь в силу того, что за ней следует. Трагизм человеческого бытия для Августина состоит в том, что каждый человек осознает свою смертность, но не может примириться с ней и прибегает к спасительной вере в Бога.
В христианстве относительно смерти прослеживается момент двойственности. Смерть может быть величайшим злом, так как грозит уничтожением человеческого «я», либо величайшим благом, поскольку означает переход в мир, в котором человеку дается вечное блаженство исходя из добрых деяний человека. Вера в загробную жизнь в известной мере освобождает человека от страха смерти, замещая его страхом Божией кары. На основе веры в загробную жизнь и справедливое воздаяние за земные дела христианство дает человеку представление и знание о смерти как переходе из земной жизни в жизнь вечную.
Религия христианства исходит из того, что после смерти нас ждет Божий суд и вечное блаженство или вечные муки нашей бессмертной души, надежды на вечную жизнь в раю или аду.
Христианство в понимании смерти отказывается от роли разума, рационально-теоретического знания и полностью отдается во власть веры. Христианская доктрина не только удерживала в течение столетий монополию в решении проблемы жизни и смерти, она также оказала огромное влияние на осмысление этой проблемы в последующие эпохи в европейской философии, которое либо шло в русле идей христианства, либо выступало как попытка их преодоления (Сабиров В.Ш., 1987).
В эпоху Возрождения христианский теоцентризм постепенно заменяется антропоцентризмом, главным действующим лицом становится человек, его духовность и свобода, все более проявляется интерес к идее личного бессмертия, ценности земной жизни. В то же время в этот период обостряется сознание конечности человеческого существования, усиливается беспокойное отношение к смерти как уничтожению человеческой личности.
Представитель эпохи Возрождения М. Монтень в своих «Опытах» пытается преодолеть религиозное, христианское мировоззрение по проблеме жизни и смерти. Испытывая сильное влияние на свое мировоззрение учения римских стоиков, М. Монтень утверждал: «...размышлять о смерти — значит размышлять о свободе. Кто научился умирать, тот разучился быть рабом. Готовность умереть избавляет нас от всякого подчинения и принуждения. И нет в жизни зла для того, кто постиг, что потерять жизнь, не зло. Бессмертие обещает нам только Бог и религия: ни природа, ни наш разум не говорят нам про это...» И далее: «Вся мудрость и все рассуждения в нашем мире сводятся в конечном итоге к тому, чтобы научить нас не бояться смерти» (Таранов П., 1999).
Однако даже в этот период своего творчества Монтень высказывает оптимистические суждения о жизни, которые не характерны для учения стоиков. «Отличительный признак мудрости, — писал Монтень, — это неизменно радостное восприятие жизни» (Монтень М., 1958). Он отвергает существование загробной жизни и формирует свое понимание смерти, выражает свое отношение к ней. Оно отличается реализмом и оптимизмом. Обращаясь к наследию античной культуры, Монтень исходит из того, что смерть есть большая и важная часть нашего бытия, и нельзя с этим не считаться. «Я остаюсь при том мнении, что смерть действительно конец, однако не венец жизни» (Монтень М., 1979).
Счастье, по Монтеню, состоит вовсе не в том, чтобы хорошо умереть, а в том, чтобы хорошо жить, со всеми радостями и заботами. Монтень отмечал, что если «мы не сумели по-настоящему жить, несправедливо учить нас смерти и усложнять нам конец всего. Если же мы способны были прожить свою жизнь стойко и спокойно, то сумеем и умереть точно так же».
Главный философский принцип Монтеня: «Человек не должен пассивно ожидать своего счастья, которое религия обещает ему на небесах, он должен стремиться к счастью в жизни земной».
Характерный для древних греков рационализм в решении проблемы смерти присущ и философии Дж. Бруно. Мыслитель отрицает загробную жизнь, существование рая, акцентирует внимание на то, что истинным мерилом человека является его деятельность, земные цели. Только в борьбе за благородные цели, за добро, которое неограниченно реализуется во Вселенной, человек в этом устремлении должен преодолеть страх личной гибели, уничтожения.
Философия Нового времени и Просвещения в целом выносит проблему жизни и смерти за рамки теологии. Проблема смерти вытесняется на второй план социально-политическими учениями, достижениями науки. Проблема смерти присутствует как элемент в рассуждениях о бессмертии души (Декарт Р., Габбс Т., Лакк Дж.) или в атеистических системах (Дидро Д., Ламетри Ж., Гельвеций К.).
По словам представителя философии Нового времени Б. Спинозы, «человек свободный ни о чем так мало не думает, как о смерти, и его мудрость состоит в размышлении не о смерти, а о жизни» (Спиноза Б., 1957).
По-другому проблему жизни и смерти решает Блез Паскаль. Согласно Паскалю, человек должен не только помнить о смерти, но и постоянно мысленно вызывать ее присутствие, переживать ее в каждом своем действии и поступке. Социальная действительность воспринимается мыслителем как нечто неустойчивое и весьма шаткое, несправедливое и безнадежное. Отсюда и трагическое восприятие им жизни и мира.
В горестных раздумьях Паскаль рисует трагическую картину человеческой жизни, в которой узники в цепях, осужденные на смерть, ежедневно один за другим умерщвляются на глазах у других, ожидающих своей очереди. В бесконечной Вселенной человек «затерян, словно атом», а жизнь его подобна «тени, промелькнувшей на мгновенье и исчезнувшей на–всегда».
Паскаль исходит из ничтожности жизни человека, который является былинкой в этом жестком, холодном и бесстрастном космосе. «Будем смотреть на смерть, — писал Паскаль в «Мыслях», — как на необходимое, неизбежное, справедливое, святое, полезное для блага Церкви и прославления имени и величия Божьего последствие определения Его замысла... Без Иисуса Христа смерть страшна, омерзительна, это ужас для природы. Во Иисусе Христе она совершенно иная, она приятна и свято–радость для верных» (Паскаль Б., 2000).
Проблема жизни и смерти рассматривается классической немецкой философией. У Канта идея бессмертия души выступает как постулат практического разу–ма. У Г. Гегеля феномен смерти осмысливается в сфере чистой мысли, смерть постигается не верой, а разумом.
А. Шопенгауэр исходит из того, что жизнь — это вечная борьба со смертью, которая всегда побеждает, а желание жить выступает как проклятие. В учениях Ф. Ницше и А. Шопенгауэра человек в отличие от животных понимает свою смертность и ожидает ее, подготовка к ней — главная цель человека. По Шопенгауэру, жизнь есть непрерывно задерживаемое умирание. Только в момент смерти и наступает истинная и первоначальная свобода. Согласно Шопенгауэру и Ницше, утверждается бессмысленность и повторяемость жизни и смерти, человек должен стремиться погасить в себе волю к жизни и слиться с мировой Волей.
Марксизм исходит из того, что человек никогда не может смириться со смертью, но он может и должен при–учаться, и абсолютизировать ее, не взвинчивать себя до состояния отчаяния, а чувствовать свою нужность, сопричастность с деятельностью и делами других людей. Философия марксизма исходит из уникальности, неповторимости и единственности человеческой жизни, ее бесконечной ценности. Ф. Энгельс писал, что смерть выступает как существенный момент жизни, «которая не понимает, что отрицание жизни по существу содержится в самой жизни, так что жизнь всегда мыслится в соотношении со своим необходимым результатом, заключающимся в ней постоянно в зародыше, — смертью» (Энгельс Ф.).
В марксистской философии конечность индивида выступает как диалектический момент существования человечества. Трагизм смерти снимается именно тем, что индивид как носитель всеобщего остается жить в роде. Человек и после смерти остается жить в своих делах, обретает бессмертие.
В ХIХ веке датский мыслитель С. Кьеркегор, философия которого послужила непосредственным источником для формирования философии экзистенциализма, отмечал, что жизнь человека — это в конечном счете бытие к смерти, что тоска и скорбь — суть фундаментальные характеристики его существования. По Кьеркегору, смысл смерти можно понять не с помощью рассудка, а в состоянии страха и трепета, открывающем всю глубину веры в Бога. В философии экзистенциализма проблема смерти становится основной мировоззренческой проблемой. Субъективное осознание и переживание смерти — отправной пункт в понимании жизни, принуждает человека до конца прочувствовать безвыходность человеческого существования, лишает человека всяких надежд.
Представитель немецкого экзистенциализма ХХ века М. Хайдеггер исходит из того, что жизнь есть «бытие — к — смерти», человек постулируется в мире осознанием собственной смертности. По Хайдеггеру, «страх — это основная настроенность человеческого бытия, бытие к смерти есть по существу страх» (Сабиров В.Ш., 1987).
Французские экзистенциалисты А. Ка–мю и Ж.П. Сартр испытывают экзистенциальный трепет перед угрозой небытия, чувство одиночества и тоски.
По Сартру, «смерть разрушает все мои проекты и по отношению ко мне выступает как ограничение моей свободы». «Абсурдно, что мы рождаемся, — писал он, — абсурдно, что мы умираем». Осознание человеком своей смертности влечет за собой признание им бессмысленности своего индивидуального существования, нелепости удела всего человечества.
Философия психоанализа (Фрейд З., Юнг К.Г., Фромм Э.) обратилась к рассмотрению человека через два бессознательных стремления, фундаментальных инстинкта — жизни (Эроса) и смерти (Танатоса), борьба между ними у человека определяет все его существование, а также культуру общества. Поэтому осознание смерти становится весьма значимым, оно «один из наисильнейших стимулов к жизни». Фрейд пришел к выводу, что в человеке проявляются два основных начала: тяга к жизни и инстинкт смерти, который имеет своей целью уничтожить жизнь.
С точки зрения науки и материалистической диалектики, смерть — необходимый и существенный момент жизни. Для человека смерть выступает не только в качестве природного феномена, но и как явление социальное и нравственное, включенное в сложный контекст общественных отношений.
Глобальные проблемы современности, абсолютное и относительное ухудшение уровня жизни, нищета миллиардного населения Земли, рост безработицы, безграмотность, лишение возможности многих людей получить элементарную медицинскую помощь, вооруженные конфликты, наркомания, бандитизм, терроризм, рост числа самоубийств и т.д. — все это приводит к презрению жизни как своей, так и другого человека, обес–цениванию человеческой жизни.
По данным Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), число само–убийств во всем мире превосходит количество людей, погибших в результате военных действий и убийств. Ежегодно в мире самоубийством заканчивает жизнь почти один миллион человек, а попытки предпринимают 10–12 миллионов человек. Причины самоубийств эксперты ВОЗ видят в первую очередь в психологических аспектах, профессиональных проблемах, а также в бедности, безработице, неустроенности жизни.
По данным Украинского НИИ социальной и судебной психиатрии и наркологии, Украина относится к группе стран с высоким уровнем суицидальной активности — более 20 самоубийств на 100 тыс. населения. Больше всего суицидов в развитых промышленных районах и областях, пострадавших вследствие Чернобыльской катастрофы. Сельские жители Украины в 1,5 раза чаще, чем городские, накладывают на себя руки.
Медикам все чаще требуется помощь со стороны этиков, юристов, политиков, философов, психологов. Проблема смерти глубоко и активно анализируется в современной биоэтике, которая возникла в последние десятилетия ХХ века. Предметом теоретического анализа стал, например, вопрос об эвтаназии, ее природе, ее этической и правовой допустимости.
Остановимся более подробно на проблеме эвтаназии, поскольку вопросы жизни и смерти здесь стоят как нигде остро.
Формально проблему эвтаназии некоторые исследователи пытаются свести к проблеме юридической оценки особого вида умышленного убийства, как предмета «медицинских преступлений» (ст. 115 УК Украины) (Александров О.А. и соавт., 1965; Бедрин Л.М. и соавт., 1988, 1994).
По укоренившейся в юридической практике традиции участие врача в эвтаназии приравнивают к участию в убийстве (Шамов И.А., 1981; Шаргородский М.Д., 1970; Сергеев Ю.Д., 1988). Вместе с тем сегодня ни в УК Украины, ни в комментариях к нему термина «эвтаназия» нет. Но если нет термина, то это еще не означает, что нет проблемы. Напротив. После того, как в 70-е годы ХХ века повсеместно активизировались международные движения за возможность лишения жизни человека из гуманных соображений (эвтаназия), эта проблема приобрела особую актуальность.
Термин «эвтаназия» (благоумирание) был предложен английским философом Фрэнсисом Бэконом еще в XVII веке для определения «легкой смерти». Он рассматривал ускорение смерти неизлечимого больного с целью ограждения его от невыносимых страданий (но только когда сам больной просил об этом) как право на свободу выбора. Иными словами, речь шла о добровольной эвтаназии (euthanasia voluntaru). В XIX веке толкование термина было расширено и стало означать «умертвить кого-либо из жалости», а значит, не всегда добровольно. По мнению Жака Судо, «не существует более двусмысленного слова, чем «эвтаназия» (Бобров О.Е. и соавт., 2003).
Современное определение термина «эвтаназия» было дано Конгрегацией вероучения в Декларации об эвтаназии от 5 мая 1980 года. «Под словом «эвтаназия» подразумевается всякое действие или, наоборот, бездействие, которое, по своей сути или намерению, приводит к смерти, имеющей целью устранение боли и страдания». То есть в ее прямом значении, эвтаназия — это умышленное убийство при помощи метода, провоцирующего наименьшие боль и страдания, совершенное «из жалости» для того, чтобы положить конец невыносимым страданиям, или для того, чтобы избежать трудностей жизни, которая считается «нечеловеческой», «не достойной самого человека» (Со–ловьев Э.Ю., 1991).
Движение за разрешение эвтаназии началось с 1935 года, когда С.К. Миллардом в США было организовано Общество эвтаназии (Аронов Г.Е., 2000).
В 70-е годы ХХ века П. Адмирал, врач-анестезиолог онкологического отделения католической больницы г. Делфте (Нидерланды), открыто высказал, что «эвтаназия может быть заключительным актом в процессе лечения». По его прогнозам: «Уже следующее поколение будет глубоко озадачено тем долгим сроком, который понадобится нашему поколению, чтобы прий–ти к безусловному признанию эвтаназии в качестве естественного права человека». Он же впервые открыто оценил частоту эвтаназии в Нидерландах до 3000 случаев в год (это при населении страны в 15 млн жителей).
В мире нет единой точки зрения на эту проблему. В подавляющем большинстве стран активная эвтаназия объявлена вне закона, хотя периодически возникали и возникают попытки подвести юридические основы не только под активную, но даже под принудительную эвтаназию. Так, еще в начале ХХ века немецкий психиатр Гохе и врач Бинбинг попытались обосновать необходимость (для пользы нации и человечества) уничтожения «неполноценных», в списки которых были включены больные с психическими и тяжелыми хроническими заболеваниями. Возникшее через 30 лет фашистское государство реализовало их планы.
Извратив понятие «эвтаназия», в больницах и домах инвалидов нацистские врачи проводили отбор своих жертв, ведущих, на их взгляд, жизнь, «не достойную человека». Мужчин, женщин и детей «избавляли от страданий», как значилось в «секретном деле Рейха». Эта программа разрабатывалась в течение длительного времени и поддерживалась врачами, учеными и юристами. «Она стала репетицией для грядущего уничтожения евреев», — писал Эрнст Клее в своей работе «Эвтаназия в государстве национал-социалистов».
По официальной оценке, в первый период программы — с конца 1939 по лето 1941 года — было убито около 90 000 человек. К концу войны, в 1945 году, по предположениям различных экспертов, жертвами Программы эвтаназии в Германии стали в общей сложности от 120 000 до 250 000 человек. Уничтожением инвалидов и умственно неполноценных немцев руководила секретная организация «Т-4», получившая свое название благодаря адресу — Тиргартенштрассе, 4 в Берлине.
Центры уничтожения находились на востоке Германии в городах Бранденбург, Бернбург, Зонненштайн, в гессенском Хадамаре, в замке Графенек на юге страны и в австрийском городке Хартхайм в Австрии. Протест населения, мировой общественности, представителей духовенства вынудил Гитлера 24 августа 1941 года остановить уничтожение инвалидов и душевнобольных в газовых камерах. Однако эвтаназия продолжалась нелегально в больницах, по-прежнему проводились эксперименты медиков с электрошоком и медикаментами. И, конечно, людей продолжали убивать за пределами Германии, в лагерях смерти, о существовании которых, как выяснилось после вой–ны, в Рейхе якобы мало кто подозревал (Кирхмайер В., 2001).
Именно из-за того, что идеология фашизма очень быстро совершила шаг от «эвтаназии из милосердия» к «эвтаназии по идеологическим соображениям», массово уничтожая «неполноценные народы», общественность практически всего мира видит главную опасность активной эвтаназии (Аронов Г.Е., 2000).
После окончания войны некоторые врачи-эвтаназисты покончили с собой, другие были осуждены. Многим удалось скрыться от правосудия. Сегодня большинство либеральных обществ склоняется к признанию эвтаназии. До логического абсурда идею «легкой смерти» с пользой для общества довел в своей литературной фантасмагории «316. Пункт Б» русский писатель Эдуард Лимонов, обрисовав, как в Америке, где установился фашистский порядок, уничтожают всех рядовых граждан, достигших 65 лет, чтобы не платить им пенсию.
На 39-й Всемирной медицинской ассам–блее (Мадрид, Испания, октябрь 1987 года) была принята Декларация об эвтаназии.
☼ «Эвтаназия как акт преднамеренного лишения жизни пациента, даже по просьбе самого пациента или на основании обращения с подобной просьбой его близких, не этична. Это не исключает необходимости уважительного отношения врача к желанию больного не препятствовать течению естественного процесса умирания в терминальной фазе заболевания».
Как бы то ни было, эвтаназия находит свою нишу. В 1994 году она была легализована в штате Орегон (США), а 25.05.1995 года в Северной провинции Австралии, правда, спустя 9 месяцев закон был отозван.
В Нидерландах эвтаназия долгое время была запрещена законом, однако в 1996 году Верховный суд и парламент утвердили инструкцию от 14 апреля 1994 года и определили перечень состояний, при которых врач может ассистировать суициду путем летальной инъекции или назначения препарата перорально. После многолетних дебатов по этому вопросу с широким освещением в печати 29 ноября 2000 года эвтаназию, с большими оговорками, разрешили законодательно. Немалое значение в принятии такого решения сыграл относительный либерализм католической церкви в этой стране.
Де-юре добровольная эвтаназия разрешена в Японии, однако встречается крайне редко. С 1937 года она при соответствующем юридическом оформлении была разрешена и в Швейцарии, а в Германии эвтаназия никогда и не была противозаконной, однако общественное мнение не одобряет ее проведение (Вольный В. и соавт., 2000). В 2001 году эвтаназия узаконена в Бельгии.
В Уголовном кодексе РСФСР 1922 года в статье 143 имелось Примечание, согласно которому прописывалась ненаказуемость убийства, выполненного по просьбе. Однако уже 11 ноября 1922 IV сессия ВЦИК постановила исключить это Примечание во избежание множества возникших злоупотреблений «просьбами» граждан.
Как бы то ни было, но корни эвтаназии уходят в далекое прошлое. По мнению Г.Ш. Чхартишвили (2003): «Человек научился лишать себя жизни задолго до того, как изобрел колесо и покорил огонь». Древние религии, язычество и буддизм, не препятствовали этому, а, наоборот, приветствовали. Там, где условия жизни были наиболее суровыми (холод, голод, дефицит шкур для набедренных повязок и т.п.), самоубийство было своеобразной нормой поведения.
Тит Ливий описывал то величавое спокойствие, с которым галльские и германские варвары кончали собой. В языческой Дании воины считали позором умереть от болезни в постели. Известна истории и готская Скала предков, с которой бросались вниз немощные старики. Об испанских кельтах, презирающих старость, известно, что как только кельт вступал в возраст, следующий за полным физическим расцветом, он кончал жизнь самоубийством. Старики острова Кеос пили цикуту. Немощных от старости японцев уносили умирать на гору Обасутэяма, что в переводе означает «гора, где оставляют старух». Эскимосы, чувствуя приближение старости, уходили замерзать в тундру. Этот обычай сохранился у некоторых эскимосских родов до нашего времени. Известен пример из новой истории, когда христианскому миссионеру удалось уговорить их отказаться от такого варварского обычая. Когда же миссионер спустя несколько лет вернулся к своей пастве, выяснилось, что весь род вымер. Новообращенным эскимосским христианам, увеличившим численность своей популяции за счет стариков, просто не хватило пропитания (Бобров О.Е. и соавт., 2003).
Обычаи, которые предписывали престарелому или больному человеку покончить с собой, в случае отказа от их исполнения лишали его уважения, погребальных почестей и т.п. Это свободное на первый взгляд соблюдение обычая было на самом деле достаточно жестко регламентировано в языческих сообществах. Исследуя явление самоубийства в древних культурах, Э. Дюркгейм (1994) приходит к выводу о его чрезвычайной распространенности, при этом на первом месте среди всех возможных мотивов самоубийства стоит самоубийство по причине преклонного возраста и болезней.
Но чем сытнее жила первобытная община, тем строже она относилась к эвтаназии. У племен Нигерии, Уганды, Кении самоубийство считали безусловным злом, причем отвечать за него приходилось родственникам усопшего, которые приносили жертву и сжигали жилище «преступника».
В Древней Греции самоубийство санкционировал орган власти — ареопаг. В городах Эллады имелись даже специальные запасы ядов для этих целей. Тех же, кто ушел из жизни самовольно, без разрешения ареопага, карали посмертным поношением. В Афинах и Фивах трупу самоубийцы отсекали руку, которую хоронили отдельно.
Несмотря на это, против эвтаназии выступал отец медицины Гиппократ (600 г. до н.э.). В его клятве прямо указано: «Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не укажу пути к осуществлению подобного замысла».
Его современники Платон, Сократ и Аристотель, наоборот, полагали, что умерщвление слабых, нежизнеспособных и безнадежных путем «легкой смерти» естественно и полезно. Кстати, и сам Сократ окончил свой жизненный путь, выпив цикуту.
В римском праве запрет на самоубийство свободных граждан был закреплен законодательно, но признавались обстоятельства, оправдывающие его. Законным считали уход из жизни в случае «горя, болезни, скорби» или «невыносимости жизни» (Бабур К.И., 1995).
В буддизме, где отречение от жизни само по себе считается образцовым, возрастные и физиологические критерии для самоубийства практически отсутствуют. Самоубийство в буддийской культуре является видом религиозного обряда, и это неудивительно, ибо высшее блаженство и желанная цель жизни находится вне этой жизни — в небытии (нирвана). Виды самоубийства, принятые в буддийской культуре, различны. Их выбор зависит от конкретной секты, страны, эпохи. Это и голодная смерть, и утопление в водах священных рек, и вспарывание живота своего своими собственными руками.
После распространения современных религий (христианство, иудаизм, ислам) закрепился запрет на любые формы эвтаназии. В основе христианства (в законах Моисеевых) лежит постулат о том, что жизнь священна и неприкосновенна. На нее никто не имеет права посягать, в том числе ни врач, ни сам человек. Именно в этом смысл библейской заповеди «Не убий!» (Модели Т., 1971).
В соответствии с канонами иудейско-христианской этики, все врачи перед началом своей практики должны были подписать клятву. Среди требований в клятве есть следующее: «Обязуюсь никому не давать смертельного лекарства, несмотря на просьбы и уговоры».
Христианство считает, что эвтаназия является прямым нарушением Божьего закона. У Бога есть план в отношении каждого человека, который выражается в понятии Божественного Провидения. Если человек (врач) вторгается в этот план, то, следовательно, он хочет присвоить себе роль Бога, тем самым посягая на Его власть. Эвтаназия является прямым посягательством на понятие всего святого, она оскверняет и жизнь, и смерть, отвергает самого Бога. Жизнь христианина по своей сути есть жизнь сына, который принимает все, что посылает ему Отец. Для христиан смерть такова, какой ее посылает им Бог, в тот момент и таким образом, как это Ему угодно, поэтому церковные наставления позволяют неизлечимо больному лишь молить Бога о приходе смерти-избавительницы (Харакас С., 1994).
Библейское «не убий» неразрывно связано с отрицательным отношением христианства к самоубийству. Церковь говорит об обреченности самоубийц на вечную гибель, отказывает им в погребении по христианскому обряду. Жесткость христианского отношения к самоубийству вообще и к эвтаназии в частности связана с «жизнеобеспечивающими осно–ваниями социального бытия человека». Даже такой противник христианства, как Ф. Ницше, признавал, что одна из причин социального признания христианства коренилась именно в его бескомпромиссной борьбе с «неуемной жаждой самоубийства, ставшей столь распространенной ко времени его (христианства) возникновения».
Несколько иной точки зрения придерживается Питер Сандерс. Он считает, что Библия содержит два примера добровольной эвтаназии. В первом случае Абимелех, полагая, что он смертельно ранен (перелом черепа от удара жерновом по голове), просит своего оруженосца убить его. Его просьба была выполнена, и израильтянский лидер таким образом избежал унижения быть убитым женщиной. Здесь смерть рассматривается как кара Абимелеха за убийство им своих семидесяти братьев, но осталось неизвестным, что случилось, если вообще что-то случилось, с его оруженосцем.
Во втором примере некий Амалекайт расправляется со смертельно раненым Саулом, оставшимся в живых после неудачной попытки самоубийства. «Случилось так, что я был на горе Джилбоа, — говорил молодой человек, — и там стоял Саул, опираясь на свое копье, и колесницы с наездниками были почти возле него. Увидав меня, он закричал, и я спросил его, что я могу сделать, и он сказал: «Cтань надо мной и убей меня. Я ужасно мучаюсь, хотя все еще дышу». Так я и сделал, потому что знал, что, упав, он уже не сможет подняться» (2 Самуил 1:6-9). Интересна реакция царя на этот поступок. «Почему не побоялся ты поднять руку на божьего помазанника?» (2 Самуил 1:14) — спрашивает он и затем приказывает казнить Амелекайта. Убийство Саула из сострадания явилось тяжким преступлением, караемым смертью, несмотря ни на его ужасную боль (возможно, от перитонита?), ни на близкую неминуемую смерть, и, что самое важное, несмотря даже на личную просьбу Саула быть убитым.
По мнению Г.Ш. Чхартишвили (2003), в Священном Писании не только нет прямого запрета суицида, но более того, содержится семь случаев его описания. Так, например, богатырь Самсон обрушил на головы врагов-филистимлян строение и погиб вместе с ними: «И сказал Самсон: умри, душа моя, вместе с филистимлянами!» Даже самоповешение Иуды в Священном Писании не осуждается: «И, бросив сребреники в храме, он вышел, пошел и удавился».
Современная церковь осуждает врача, если он принимает участие в эвтаназии. Православный богослов В.И. Несмелов (1994) писал: «Ведь физическая смерть человека является не переходом в новую жизнь, а последним моментом действительной жизни. Этого рокового смысла смерти никогда и ни в каком случае не может изменить вера в бессмертие человеческого духа, потому что если по смерти человека дух его и будет существовать, то жить-то человеческой жизнью он все-таки не будет».
По мнению богословов, социальное предназначение медицины всегда заключалось в борьбе за действительную человеческую жизнь (Федоров Н.С., 1913). «В самом деле, — писал Сергий Булгаков, — разве не может и не обязан человек исцелять болезни всякого рода и разве он этого не делает? И разве уже исчерпаны все для этого возможности, или напротив, они все более расширяются? Может ли далее это целительство, которое есть, конечно, борьба со смертью, хотя ее и не побеждающая, но все же отдаляющая, остановиться перед тем, чтобы не исторгать из когтей смерти ее преждевременные жертвы?» В борьбе со смертью, по сути дела, заключается нравственная сверхзадача медицинской науки и врачевания. Стремление решить эту сверхзадачу, несмотря на ее неразрешимость, всегда вызывало в обществе уважение и доверие к врачу. Сохранит ли медицина свои социальные позиции, если эвтаназия будет разрешена и система здравоохранения «породит систему смертеобеспечения»? (Аронов Г.Е., 2000).
Как бы то ни было, но с легкой руки Ф. Бэкона общество разделилось на тех, кто за, и тех, кто против.
В 1990 году широкую огласку приобрело дело д-ра Джека Геворкяна — бывшего патологоанатома. К 1990 году он в течение 10 лет ассистировал при добровольной эвтаназии у 92 больных, при этом его трижды безуспешно пытались привлечь к судебной ответственности (Ивашкевич Г.А., 1995). Имя его было предано анафеме с церковных амвонов, однако он «продолжал бросать открытый вызов властям и американским законам». По мнению Д. Геворкяна, никто не имеет права запретить эвтаназию у желающих «легкой смерти». Кроме того, эвтаназия желающих нуждается в срочной легализации, так как у них можно забирать органы «для их рационального использования». По этой же причине Д. Геворкян считал, что «смертная казнь за убийство — это чудовищное расточительство». Он был также не против экспериментов на приговоренных к смертной казни. Существенная деталь. Первой «пациенткой» Д. Геворкяна была 54-летняя женщина с впервые установленным диагнозом болезни Альцгеймера, которая вполне могла бы пожить не один год. Кстати, в США около 4 млн жителей больны этой болезнью. Это позволило профессору Дж. Аннасу (медицинский университет, г. Бостон) сказать: «Он больше похож на маньяка-убийцу, нежели на врача». В итоге только в 1999 году Д. Геворкян был осужден за убийство 2-й степени.
Самым страшным за всю историю медицины убийцей считают британского врача Гарольда Шипмена, который убил 265 человек. К такому выводу пришла специальная комиссия министерства здравоохранения Великобритании, изучившая медицинские записи за его 20-летнюю деятельность. Комиссию возглавлял профессор Лестерского университета Ричард Бейкер. Особенностью деятельности Г. Шипмена было то, что он заставлял пациентов изменять завещание в свою пользу. Налицо умышленное убийство из корыстных побуждений.
Намного сложнее проблема пассивной эвтаназии, то есть прекращения поддерживающего жизнь лечения (намеренное отключение поддерживающего оборудования или отказ от каких-либо поддерживающих жизнь медицинских процедур), особенно если в перспективе теоретически прогнозируется лишь биологическая, а не социальная реабилитация вследствие гибели клеток мозга. Эта проблема сложна и потому, что тяжело и мучительно больной человек нередко не в состоянии адекватно оценить свое положение. А как может выразить свою волю пациент, жизнь которого поддерживают с использованием специальной аппаратуры? В таких случаях речь может идти только о решении, исходящем от других лиц, что привело к появлению термина «эвтаназия принудительная» (euthanasia compulsory). Чем же отличается она от умышленного убийства? Всегда ли это решение безальтернативно? Не кроется ли за таким решением преступный умысел родственников, персонала или, к примеру, специалистов-трансплантологов?
Классическим примером является опыт лечения и попытки эвтаназии Карен Анн Квинлап, которая в автокатастрофе получила тяжелую травму головы, приведшую к гибели головного мозга. Родители пациентки после отказа врачей прекратить искусственную вентиляцию легких через суд добились разрешения на отключение аппаратуры. После отключения аппарата искусственной вентиляции легких пациентка прожила 8 лет.
За время судебных разбирательств возник и был многократно обсужден вопрос о праве на смерть. В результате Верховный суд штата Калифорния (впоследствии его поддержали Верховные суды еще 9 штатов) юридически обосновал право не только больного, но даже еще здорового человека дать распоряжение врачам на случай развития у него терминального состояния.
Текст этого заявления гласит: «Я, будучи в ясном уме и твердой памяти, добровольно, без какого-либо принуждения выражаю твердое желание, чтобы моя смерть не была искусственно отсрочена при возникновении условий, описанных ниже, о чем я делаю настоящее заявление.
Если когда-либо я получу травму, несовместимую с жизнью, или заболею неизлечимой болезнью с развитием критического состояния, которое будет подтверждено двумя врачами, лично осмотревшими меня (одним из них должен быть мой лечащий врач), и если врачи определят, что я умру независимо от того, будет проведено лечение или нет, что моя жизнь может выражаться лишь в искусственной отсрочке моей смерти, я даю указание такие процедуры не проводить, и позволить мне умереть естественной смертью, вводя лишь те лекарства, что необходимы для уменьшения моих мучений. Если же я сам буду не в состоянии дать такие указания, то настоящее заявление должно быть выполнено моей семьей или врачами, как моя последняя воля и право отвергать медицинское и хирургическое лечение со всеми вытекающими из этого последствиями. Я полностью осо–знаю значение этого заявления и делаю его, будучи эмоционально и умственно полностью компетентным» (Аронов Г.Е., 2000). Такое заявление подлежит обновлению каждые 5 лет.
Бросается в глаза элитарный подход общества в оценке эвтаназии. Так, с одобрением была принята эвтаназия 37-го президента США Ричарда Никсона. После первого инсульта он написал обращение к лечащим врачам с просьбой не прибегать к искусственным методам продления его жизни в случае повторения кровоизлияния в мозг, когда он не сможет выразить свою волю.
Сознательно прекратил принимать лекарства после консультации с личным врачом и составления завещания президент Франции Франсуа Миттеран, страдавший последней стадией рака. И в этом случае в прессе отмечалась мужественность именитого больного, желание быть хозяином собственной судьбы. Хотя, по большому счету, безвестная и никого не трогающая, кроме матери, смерть маленького существа от голода где-нибудь в Африке или отечественной Пенти–хрюковке и пышные похороны всемирно известных лидеров перед лицом вечности не имеют различий. Так же, как и не должно быть дифференцированного отношения к эвтаназии. Явление либо есть, либо его нет. В этом смысле глубоко прав английский поэт Д. Донн, сказавший, что «смерть каждого человека умаляет все человечество», поэтому «никогда не спрашивай, по кому звонит колокол, он звонит по тебе».
Реальность сегодня такова, что эвтаназию применяют повсеместно, причем независимо от того, разрешена она законом или нет. По данным Американской медицинской ассоциации, в больницах США ежедневно умирает 6 тысяч человек, большая часть которых уходит из жизни добровольно с помощью медперсонала. В отделении интенсивной терапии госпиталя Сан-Франциско у 5 % больных (что составило около половины умерших) смерть наступила в результате отключения системы жизнеобеспечения. Обращает на себя внимание тот факт, что это решение принимал врач с семьей пациента, в то время как обязательным общепринятым условием эвтаназии является информированное добровольное решение самого больного.
По данным литературы, около 40 % всех смертей больных людей наступает в результате принятия медиками решений о прекращении жизни либо путем отказа от лечения, либо с помощью лекарств, ускоряющих ее наступление (Акопов В., 2001). Автор правильно замечает, что в странах, где эвтаназия запрещена, где нет гласности, а значит, законной защиты от неправомерного применения эвтаназии, положение обстоит хуже. Несмотря на принятие закона, запрещающего эвтаназию, случаи ее применения сегодня участились, и в этом признаются сами врачи. Например, бывший директор ООН по медицине американский врач Майкл Горвин признался, что помог уйти из жизни 50 своим больным.
За 2000 год в Нидерландах было официально зафиксировано 2123 случая эвтаназии. С просьбой помочь в уходе из жизни к врачам обратились 1893 больных раком. Остальные умерщвленные страдали нервными, легочными, сердечно-сосудистыми заболеваниями, а также СПИДом. Однако еще больше больных совершили эвтаназию у себя дома, и поэтому, как полагают аналитики, множество случаев эвтаназии остались за рамками статистики, так как врачи не заявляли о них, опасаясь преследования.
Либеральные законы Швейцарии привели к возникновению понятия «туризм для эвтаназии». Известность приобрела компания Dignitas в Цюрихе, которая помогает всем желающим покинуть этот мир. Только в 2001 году клиентами компании стали 50 самоубийц. По оценкам экспертов, число членов Dignitas достигло 1700 человек. Особую обеспокоенность властей вызывает то, что эвтаназию абсолютного большинства клиентов компании проводят в первый день приезда в Швейцарию потенциального самоубийцы, причем без анализа врачебных заключений. Это приводит к тому, что помощь в уходе из жизни получают не только те, кто страдает неизлечимыми заболеваниями, но и просто психически неуравновешенные лица. Цюрих постепенно становится «всемирной столицей эвтаназии» (Быкова С. и соавт., 1994).
Законодательство Украины трактует эвтаназию как умышленное убийство. В соответствии со ст. 115 УК Украины, «убийство — умышленное противо–правное причинение смерти другому человеку».
Объектом преступления, предусмотренного ст. 115 УК, является жизнь человека, при этом следует учитывать такие юридические определения, как «начало жизни» и «конец жизни». Началом жизни в правоведении принято считать начало физиологических родов, а концом жизни — наступление физиологической смерти, когда вследствие полной остановки сердца и прекращения снабжения клеток кислородом происходит необратимый процесс распада клеток центральной нервной системы и смерть мозга (Мельник Н.И. и соавт., 2002).
Следует обратить внимание на то, что в этом закрепленном в законе определении отсутствует широко используемое в медицине понятие «биологическая смерть».
Не является преступлением самоубийство, то есть причинение смерти самому себе, однако помощь в осуществлении самоубийства, а равно и намеренное ускорение смерти (эвтаназия), даже неизлечимого больного, не освобождает медицинского работника от ответственности по ст. 115 УК.
Объективная сторона преступления характеризуется:
1. Деянием — то есть посягательством на жизнь другого лица.
2. Последствиями — физиологической смертью потерпевшего.
3. Причинной связью между деянием и последствием.
В медицинской практике квалификация противоправного причинения смерти другому лицу может быть в форме как действия, так и бездействия.
Необходимыми условиями для квалификации противоправного причинения смерти в форме бездействия является обязанность виновного заботиться о потерпевшем и наличие у него возможности не допустить наступления смерти. Это происходит, когда медицинский работник не выполняет своих профессиональных обязанностей в отношении к больному.
В соответствии с законом, активные меры по поддержанию жизни больного прекращают, если наступает необратимая смерть. Критерием необратимой смерти считают смерть мозга, то есть прекращение всех его функций, даже при работающем сердце и искусственной вентиляции легких.
От необратимой смерти следует отличать клиническую смерть, когда при оказании необходимой медицинской помощи человека можно вернуть к жизни. Неоказание без уважительных причин помощи медицинским работником образует состав преступления, предусмотренный ст. 139 УК. Если же виновный действовал с умыслом, а наступившая смерть явилась результатом его действия или бездействия, то возможна квалификация преступления по ст. 115 УК.
Субъективная сторона умышленного убийства характеризуется виной в форме умысла. Определяющим при этом является субъективное отношение виновного к последствиям своих действий.
☼ Обязательным является выяснение мотива и цели преступления, поскольку зачастую они являются квалифицирующими признаками умышленного убийства по ч. 2 ст. 115 УК, а именно — умышленное убийство:
► двух и более лиц;
► малолетнего ребенка или женщины, заведомо для виновного находившейся в состоянии беременности;
► заложника;
► совершенное с особой жестокостью;
► совершенного способом, опасным для многих лиц;
► из корыстных побуждений;
► из хулиганских побуждений;
► лица или его близкого родственника в связи с исполнением этим лицом служебного или общественного долга;
► с целью скрыть другое преступление или облегчить его совершение;
► сопряженное с изнасилованием или удовлетворением половой страсти в извращенных формах;
► совершенное по заказу;
► совершенное по предварительному сговору группой лиц;
► совершенное лицом, ранее совершившим умышленное убийство.
► двух и более лиц;
► малолетнего ребенка или женщины, заведомо для виновного находившейся в состоянии беременности;
► заложника;
► совершенное с особой жестокостью;
► совершенного способом, опасным для многих лиц;
► из корыстных побуждений;
► из хулиганских побуждений;
► лица или его близкого родственника в связи с исполнением этим лицом служебного или общественного долга;
► с целью скрыть другое преступление или облегчить его совершение;
► сопряженное с изнасилованием или удовлетворением половой страсти в извращенных формах;
► совершенное по заказу;
► совершенное по предварительному сговору группой лиц;
► совершенное лицом, ранее совершившим умышленное убийство.
Для квалификации преступления по ч. 2 ст. 115 УК достаточно установить хотя бы один из этих признаков.
За умышленное убийство, в том числе и за проведение эвтаназии, законом предусмотрено наказание в виде лишения свободы на срок от десяти до пятнадцати лет или пожизненного лишения свободы, с конфискацией имущества в случае, предусмотренном пунктом 6 ч. 2 ст. 115 УК Украины.
Вместо эпикриза
Спор между противниками и сторонниками эвтаназии бесконечен. По мнению Г.Ш. Чхартишвили (2003), циничному, но остроумному, этот спор «представляет собой не что иное, как «имущественный конфликт» из-за права собственности на жизнь».
Примирения сторон не будет до тех пор, пока социум не решит: кем является человек по отношению к собственной жизни — владельцем или сторожем? Если владельцем, то он волен поступать так, как ему заблагорассудится, если сторожем, то какое-то время он может «разворовывать» имущество, но затем настоящий хозяин (Бог) может и сурово спросить.
В 1994 году в газете «Российские вести» было опубликовано открытое письмо больного Федора Макеевича Шапкина «Убейте меня».
«Обстоятельства сложились так, что я должен умереть от болезни тяжелой мучительной смертью. Я попросил лечащего врача предупредить тяжелую смерть искусственно вызванной легкой безболезненной смертью. Он отказался — «не имею права», «подсудное дело» и т.п.
Собака моего знакомого тяжело заболела. Знакомый отнес пса в ветлечебницу. Там сделали собаке укол, и она спокойно –уснула навеки.
К собакам у нас более гуманное отношение, чем к людям. Из-за собачьей преданности? В Индии обожествляют коров. У нас — собак.
И черт меня дернул родиться в Советском Союзе. А может быть, нужно было родиться собакой. Будет ли у нас когда-нибудь принят закон, дающей право гражданам России на легкую безболезненную смерть?
Ф. Шапкин»
Это не письмо — это крик отчаяния без надежды. Он никому не адресован, поэтому касается всех. Человек просит врачей убить себя из милосердия, не потому, что не страшна смерть, а потому, что страшней всего страх мучений умирания в одиночестве.
Отчаявшись и не веря в возможность (а может, и в желание) врачей оказать ему эффективную помощь по-человечески с достоинством уйти из жизни, Федор Макеевич Шапкин просит о последнем милосердии — безболезненно убить себя. В научной и юридической литературе это действие врачей называется активной эвтаназией.
Лечащий врач совершенно прав: по российскому законодательству, так же как и по законам Украины, активная эвтаназия трактуется как преступление — умышленное убийство. Постсоветские государства — это не маленькая Голландия или законопослушная Швейцария. Кстати, даже США с их доведенными до абсурда принципами свободы личности и тотальной демократии не торопятся легализовать эвтаназию.
☼ Чем опасна легализация эвтаназии у нас, особенно с учетом реальной ситуации?
Во-первых, в стране наблюдается разгул преступности, существующий правопорядок и судопроизводство не способны защитить гражданина даже от явно бандитских посягательств, совершающихся открыто среди дня. В этой ситуации создание эффективной защиты пациентов от преступного использования права на активную эвтаназию представляется реально неосуществимой задачей.
Во-вторых, в отличие от стран Запада в Украине только-только начинает складываться зародыш правовой базы здравоохранения. По пальцам можно перечесть юристов, хотя бы немного ориентирующихся в медицине, понимающих необходимость создания медицинского права, а не прикрывающихся демагогическими, чисто декларативными морально-этическими принципами присяги советского врача, а точнее, полного медицинского бесправия. Пора признать, что сегодня нет многих необходимых законов и тем более системы, обеспечивающей их работу в реальных условиях отечественной медицины. У судов нет опыта слушания дел, касающихся сложных медицинских проблем, так же как у врачей и пациентов нет опыта защиты своих прав через суд. Вне рамок эффективно действующего правопорядка в здравоохранении преждевременно ставить вопрос о легализации активной эвтаназии. Так что, как говорил живой классик из парламента, «маємо те, що маємо».
Но все же… Но все же… Если право не говорит о явлении — это не значит, что его нет. Есть у нас в стране такое явление, как эвтаназия, или нет? Отбросим лукавство и ханжество. Недаром древние называли врача ассистентом смерти. Разве рвение сегодняшних ассистентов смерти не проистекает из сострадания, чувства гуманного, христианского, точнее — общерелигиозного, даже инстинктивного.
Наиболее чувствительные люди во все времена с ужасом смотрели на страдания безнадежно больного. И во все времена, поняв, что ему не выкарабкаться, а боль все нарастает, живучий пациент просил смерти. Со слезами молил умирающий Тургенев друзей: «Вы будете мне большим другом, если дадите мне пистолет!» Но не получил его: мораль осуждала самоубийство, безусловно. Агония несчастного, умирающего от ракового поражения спинного мозга писателя была чудовищно тяжелой и долгой. Он кричал, бился, сутки шли за сутками, а смерть не приходила. Оставалась только одна боль без конца и без края…
Доктора и в особенности близкие безнадежно больного, уходящего человека страшно мучались, глядя на него. Тертые медики (излишняя сентиментальность этой профессии не свойственна) — и те не выдерживали. И хоть шепотом, но начинали призывать облегчение в любой форме. Это все, что разрешено медику.
Врачи древности, понимая проблему агонии, долгого умирания, очень часто носили при себе яд — для себя, на тот случай, если собственная агония затянется. И хотя в старину жизнь была длинной нечасто, люди кончали с собой, предпочитая легкую смерть тяжелой.
С христианством все изменилось. Само–убийство приобрело статус смертного греха. Церковь отказывалась хоронить самоубийц, пусть и измученных смертельной болезнью.
Величайший парадокс развития веры: идеи эвтаназии ныне воскресли именно вследствие изменений, которые претерпевает религиозное мироощущение. Людям верующим и имеющим доброе сердце до такой степени стала ненавистна идея незаслуженного страдания, что они поднимают голоса в защиту прав человека на избавление от них. Там и тогда, когда уже нет надежды.
Цивилизованный мир не молодеет, а стареет. Средний возраст в развитых странах все растет — медицина делает успехи. Качество жизни улучшилось настолько, что позволяет, наконец, задуматься о проблеме исхода всерьез. Например, в таком ракурсе: прожив долгую жизнь и насладившись ею, мы имеем право распорядиться ее тяжким остатком, не прихватывать с собой на тот свет еще и последние страдания. Или в таком: раз смерть неизбежна, ее нужно сделать максимально комфортной.
В отношении к эвтаназии сегодня нет ничего правого и неправого. Может быть она — «аварийный выход. Только прибегать к нему без нужды не стоит. Если за окном есть пожарная лестница, это еще не значит, что по ней всякий раз следует выбираться из квартиры на улицу. Выходить надо не через окно, корячась, пыхтя и пачкаясь в штукатурке, а цивилизованно, через дверь. Но если человек полез в окно, потому что в доме начался пожар и оставаться не имелось никакой возможности? Кто ж его осудит?»